Пишет Гость:
09.10.2014 в 13:01
В-28. Ройенталь, петь серенады под балконом.
930 слов, неполное соответствие заявке
– П'дём! П'дём-п'дём, ты ей всё скажешь! – Миттельмайер дёргал за рукав, рискуя превратить мундир Ройенталя в жилетку. Другой рукой он махал в сторону особняка, до которого оставалось метров двести, и при каждом взмахе почти падал вперёд, в последний момент успевая выставить ногу. Так и передвигался. Последняя бутылка, похоже, оказалась лишней. Настроение у гросс-адмирала было самое что ни на есть боевое. Ройенталь не мог припомнить другого случая, чтобы Миттельмайер напился больше самого Ройенталя.
– Р-раз ты так влип, что гр-ришь "впору самому вешаться", с-скажи ей! Нет – с-спой!
– Что спеть? И зачем?!
– Как зачем? Чтоб знала! Спой ей срен... серн... серрнаду! – Миттельмайер споткнулся, пролетел несколько шагов, но каким-то чудом удержался на ногах.
– Она и так уже в моём особняке поселилась. Серенады поют, когда надо завоевать женщину.
– Ты нич-чего не п'нимаешь в женщинах! Я ей сам спою!
– Ну да, где уж мне, – усмехнулся Ройенталь, пытаясь представить реакцию Эльфриды на серенаду от пьяного Миттельмайера.
Между тем они добрались до особняка. Прямо напротив балкона рос старый каштан, ночью листва его в жёлтом свете фонаря казалась чёрной. Миттельмайер опёрся лопатками о шершавый ствол, широко расставил ноги и, убедившись в устойчивости позиции, отпустил рукав Ройенталя. Тот немедленно отступил в густую тень. Миттельмайер прокашлялся, взмахнул рукой, покачнулся, сильнее вжался спиной в каштан и завопил:
– Выйди, о выйди на балкон!
Ты, что надёжнейшим тылом можешь стать!
Для моего достойного друга!
Выйди, о чудо, дай лицезреть тебя!
Не скрывайся от нас!
Мы трепещем от предвкушения!
Твоими руками готов вкуснейший обед
И мягкая постель для усталого путника,
Для воина, что мечтает о доме,
В котором ты создашь уют!
Уважением и любовью
Окружит тебя мой достойнейший друг,
Если только согласишься
Дом его назвать своим!
Так выйди же, взгляни!
Адмиралы на коленях пред тобою!
На этих словах Миттельмайер оттолкнулся задом от ствола дерева и тяжело плюхнулся на одно колено. Взвыл что-то нечленораздельно-нецензурное, хватаясь за ушибленную коленку. Наверху скрипнула балконная дверь, и Миттельмайер умолк, только шипел от боли сквозь стиснутые зубы. Ройенталь, уже двинувшись было на помощь другу, остановился и попытался сквозь листву разглядеть на балконе Эльфриду. Белая ночная рубашка в неярком свете уличного фонаря маячила расплывчатым пятном и наводила на мысль о привидении. И ещё что-то странное было в том, как колыхалась на ветру листва.
Миттельмайер между тем перевёл дыхание и затянул снова:
– Благодарю тебя, что отзываешься на скромные песни наши!
Друг мой страдает, сойди же, утешь!
Накорми его обильным ужином,
Напои его щедро вином!
Рубашку свежую подай ему утром,
Улыбнись ему, поклонись ему,
Приветствуй его как достойнейшего из достойных!
Ройенталь внезапно понял, в чём была странность: судя по очертаниям листьев, дерево было не каштаном, а дубом! Но возле его особняка не было дуба... А похожие особняки были только у Оберштайна и Ренненкампфа. Значит, это не Эльфрида, а фрау Ренненкампф стоит сейчас на балконе и слушает пьяный бред Миттельмайера? Эта мысль заставила Ройенталя шагнуть вперёд и ухватить друга за воротник:
– Идём отсюда, немедленно! Это не тот балкон!
И тут фигура в ночной рубашке подняла руку и сдёрнула с головы ночной колпак, который Ройенталь принимал за собранные на затылке белокурые волосы. В свете фонаря заблестела лысина. Один всемогущий... Ройенталь выпустил из рук воротник и попятился.
– Господа адмиралы, – голос, мужской, старческий, был исполнен почтения, которое в этой ситуации звучало издёвкой, – господа адмиралы, поверьте, я очень благодарен вам за предложение перейти на службу к герру фон Ройенталю. Не сочтите мой отказ за неуважение. Но моя семья служит господам фон Оберштайнам уже четыре поколения. – Фигура трагически всплеснула руками и прижала их к груди. – Молодой господин привык к моим услугам, как же он без меня? Поверьте, поверьте мне... Ах, меня многие пытались переманить. Предлагали деньги, отдельный домик в поместье, собственного слугу. Но никто никогда не просил меня так, как вы. Я очень тронут, я благодарен вам. Но я не могу бросить молодого господина, простите меня... – старик начал всхлипывать.
Миттельмайер в продолжение этой речи тихонько отползал на коленях обратно к дубу, так коварно прикинувшемуся каштаном. Зацепился ушибленным коленом за торчавший из земли корень, ойкнул и выругался сквозь зубы. Старик умолк и перевесился через перила, пытаясь разглядеть, что происходит внизу.
– Господин Миттельмайер, - негромко позвал он, – вы, кажется, ушиблись? Не прикажете ли, я вынесу вам свинцовую примочку? Я пригласил бы вас в дом, но молодой господин уснул... Он выглядел таким усталым сегодня... Ох, может быть, всё-таки надо его разбудить?
– Простите... нас, – выдавил из себя Миттельмайер. Кажется, он мгновенно протрезвел от мысли, что сейчас на балконе появится разбуженный Оберштайн. – Не надо никого будить. И говорить о нашем... нашей... об этом разговоре... Не надо говорить вашему хозяину про наш визит! Мы уже уходим!
На углу Ройенталь оглянулся. Старик стоял на балконе и качал головой. Ройенталь представил себе, как он смотрел вслед двум фигурам в гросс-адмиральских плащах, ковыляющим наискосок через площадь, спотыкаясь, чертыхаясь и поддерживая друг друга. Если Оберштайн об этом узнает... Чувство стыда было острым и едким.
***
Не желая продолжать спор, Оберштайн повернулся на каблуках и проследовал к выходу. Фернер помедлил секунду-другую, прищурился, обводя взглядом адмиралов, затем пожал плечами и направился следом за своим шефом, насвистывая какой-то бойкий мотивчик.
Ройенталь высокомерно задрал подбородок. Поле боя осталось за ним.
– Кажется, он не знает, – шепнул за его спиной Миттельмайер.
– Сухарь, – громко резюмировал Ройенталь. – И помощник такой же.
– Не скажите, Ройенталь, не скажите, – внезапно возразил Меклингер. – Военный министр, конечно, человек неэмоциональный, холодный, но у Фернера есть некоторая чувствительность, интеллигентность, я бы даже сказал – романтичность.
– У Фернера? – скептически задрал бровь Ройенталь. – И как же эта романтичность проявляется?
– Ну например, вы заметили, какую мелодию он сейчас насвистывал? Причём Оберштайн не сделал ему замечания, даже прислушался. Знаете, что это за мелодия?
– О нет, – вздохнул догадавшийся Миттельмайер.
– Прекрасная, романтичная мелодия. Моцарт. Маленькая ночная серенада.
Чувство стыда... Ну, вы знаете.
URL комментария930 слов, неполное соответствие заявке
– П'дём! П'дём-п'дём, ты ей всё скажешь! – Миттельмайер дёргал за рукав, рискуя превратить мундир Ройенталя в жилетку. Другой рукой он махал в сторону особняка, до которого оставалось метров двести, и при каждом взмахе почти падал вперёд, в последний момент успевая выставить ногу. Так и передвигался. Последняя бутылка, похоже, оказалась лишней. Настроение у гросс-адмирала было самое что ни на есть боевое. Ройенталь не мог припомнить другого случая, чтобы Миттельмайер напился больше самого Ройенталя.
– Р-раз ты так влип, что гр-ришь "впору самому вешаться", с-скажи ей! Нет – с-спой!
– Что спеть? И зачем?!
– Как зачем? Чтоб знала! Спой ей срен... серн... серрнаду! – Миттельмайер споткнулся, пролетел несколько шагов, но каким-то чудом удержался на ногах.
– Она и так уже в моём особняке поселилась. Серенады поют, когда надо завоевать женщину.
– Ты нич-чего не п'нимаешь в женщинах! Я ей сам спою!
– Ну да, где уж мне, – усмехнулся Ройенталь, пытаясь представить реакцию Эльфриды на серенаду от пьяного Миттельмайера.
Между тем они добрались до особняка. Прямо напротив балкона рос старый каштан, ночью листва его в жёлтом свете фонаря казалась чёрной. Миттельмайер опёрся лопатками о шершавый ствол, широко расставил ноги и, убедившись в устойчивости позиции, отпустил рукав Ройенталя. Тот немедленно отступил в густую тень. Миттельмайер прокашлялся, взмахнул рукой, покачнулся, сильнее вжался спиной в каштан и завопил:
– Выйди, о выйди на балкон!
Ты, что надёжнейшим тылом можешь стать!
Для моего достойного друга!
Выйди, о чудо, дай лицезреть тебя!
Не скрывайся от нас!
Мы трепещем от предвкушения!
Твоими руками готов вкуснейший обед
И мягкая постель для усталого путника,
Для воина, что мечтает о доме,
В котором ты создашь уют!
Уважением и любовью
Окружит тебя мой достойнейший друг,
Если только согласишься
Дом его назвать своим!
Так выйди же, взгляни!
Адмиралы на коленях пред тобою!
На этих словах Миттельмайер оттолкнулся задом от ствола дерева и тяжело плюхнулся на одно колено. Взвыл что-то нечленораздельно-нецензурное, хватаясь за ушибленную коленку. Наверху скрипнула балконная дверь, и Миттельмайер умолк, только шипел от боли сквозь стиснутые зубы. Ройенталь, уже двинувшись было на помощь другу, остановился и попытался сквозь листву разглядеть на балконе Эльфриду. Белая ночная рубашка в неярком свете уличного фонаря маячила расплывчатым пятном и наводила на мысль о привидении. И ещё что-то странное было в том, как колыхалась на ветру листва.
Миттельмайер между тем перевёл дыхание и затянул снова:
– Благодарю тебя, что отзываешься на скромные песни наши!
Друг мой страдает, сойди же, утешь!
Накорми его обильным ужином,
Напои его щедро вином!
Рубашку свежую подай ему утром,
Улыбнись ему, поклонись ему,
Приветствуй его как достойнейшего из достойных!
Ройенталь внезапно понял, в чём была странность: судя по очертаниям листьев, дерево было не каштаном, а дубом! Но возле его особняка не было дуба... А похожие особняки были только у Оберштайна и Ренненкампфа. Значит, это не Эльфрида, а фрау Ренненкампф стоит сейчас на балконе и слушает пьяный бред Миттельмайера? Эта мысль заставила Ройенталя шагнуть вперёд и ухватить друга за воротник:
– Идём отсюда, немедленно! Это не тот балкон!
И тут фигура в ночной рубашке подняла руку и сдёрнула с головы ночной колпак, который Ройенталь принимал за собранные на затылке белокурые волосы. В свете фонаря заблестела лысина. Один всемогущий... Ройенталь выпустил из рук воротник и попятился.
– Господа адмиралы, – голос, мужской, старческий, был исполнен почтения, которое в этой ситуации звучало издёвкой, – господа адмиралы, поверьте, я очень благодарен вам за предложение перейти на службу к герру фон Ройенталю. Не сочтите мой отказ за неуважение. Но моя семья служит господам фон Оберштайнам уже четыре поколения. – Фигура трагически всплеснула руками и прижала их к груди. – Молодой господин привык к моим услугам, как же он без меня? Поверьте, поверьте мне... Ах, меня многие пытались переманить. Предлагали деньги, отдельный домик в поместье, собственного слугу. Но никто никогда не просил меня так, как вы. Я очень тронут, я благодарен вам. Но я не могу бросить молодого господина, простите меня... – старик начал всхлипывать.
Миттельмайер в продолжение этой речи тихонько отползал на коленях обратно к дубу, так коварно прикинувшемуся каштаном. Зацепился ушибленным коленом за торчавший из земли корень, ойкнул и выругался сквозь зубы. Старик умолк и перевесился через перила, пытаясь разглядеть, что происходит внизу.
– Господин Миттельмайер, - негромко позвал он, – вы, кажется, ушиблись? Не прикажете ли, я вынесу вам свинцовую примочку? Я пригласил бы вас в дом, но молодой господин уснул... Он выглядел таким усталым сегодня... Ох, может быть, всё-таки надо его разбудить?
– Простите... нас, – выдавил из себя Миттельмайер. Кажется, он мгновенно протрезвел от мысли, что сейчас на балконе появится разбуженный Оберштайн. – Не надо никого будить. И говорить о нашем... нашей... об этом разговоре... Не надо говорить вашему хозяину про наш визит! Мы уже уходим!
На углу Ройенталь оглянулся. Старик стоял на балконе и качал головой. Ройенталь представил себе, как он смотрел вслед двум фигурам в гросс-адмиральских плащах, ковыляющим наискосок через площадь, спотыкаясь, чертыхаясь и поддерживая друг друга. Если Оберштайн об этом узнает... Чувство стыда было острым и едким.
***
Не желая продолжать спор, Оберштайн повернулся на каблуках и проследовал к выходу. Фернер помедлил секунду-другую, прищурился, обводя взглядом адмиралов, затем пожал плечами и направился следом за своим шефом, насвистывая какой-то бойкий мотивчик.
Ройенталь высокомерно задрал подбородок. Поле боя осталось за ним.
– Кажется, он не знает, – шепнул за его спиной Миттельмайер.
– Сухарь, – громко резюмировал Ройенталь. – И помощник такой же.
– Не скажите, Ройенталь, не скажите, – внезапно возразил Меклингер. – Военный министр, конечно, человек неэмоциональный, холодный, но у Фернера есть некоторая чувствительность, интеллигентность, я бы даже сказал – романтичность.
– У Фернера? – скептически задрал бровь Ройенталь. – И как же эта романтичность проявляется?
– Ну например, вы заметили, какую мелодию он сейчас насвистывал? Причём Оберштайн не сделал ему замечания, даже прислушался. Знаете, что это за мелодия?
– О нет, – вздохнул догадавшийся Миттельмайер.
– Прекрасная, романтичная мелодия. Моцарт. Маленькая ночная серенада.
Чувство стыда... Ну, вы знаете.