Ещё немного Боуи

[Амарилли]

Самое исповедальное интервью Боуи. Обычно всю откровенность он оставляет для музыки. И то, пока доберёшься до самого "нерва", придётся взломать десять степеней защиты... Может, поэтому, зная свою скрытность, он называет себя трусом? По мне, так это был один из самых бесстрашных людей (если не в жизни, то в искусстве точно).
С другой стороны, по-настоящему трусливые люди никогда этого не признают.

Оригинал взят у в О пользе комплексов неполноценности

Вот парадокс: по-настоящему одарённые люди, обычно гораздо чаще других сомневаются в себе. ( Хотя, парадокс ли..? А ещё - отчаянно пытаются это скрыть, справедливо полагая, что эта черта делает их уязвимыми.
О пользе комплексов неполноценности, о неуверенности в себе, или
Руководство к настольной игре "живи и пой"
автор: Дэвид Боуи, английский неврастеник
"Ровесник" 01. 1995 | перевод: Ксения Полина

Одним из самых неуверенных в себе людей, которых я когда-либо знал, был Джон Леннон. Не сомневаюсь, его поклонники, чувства которых я безмерно уважаю, встанут на дыбы и зададут мне справедливый гневный вопрос: "Да кто ты такой?!" А я отвечу коротко: "В 1975 году я имел честь работать с этим великим человеком". "Как это так - неуверенный в себе бог?" - спросите вы, и это будет неправильный вопрос: может, он и стал богом только потому, что всегда сомневался в себе, никогда не принимал самого себя на веру и никогда не верил в славословие толпы. Таким был мой очень большой друг Марк Болан, таким был и великий Фредди Меркьюри: они, как и Джон, верили только в дело, которому посвятили жизнь, и которое в конце концов их доконало. Будь они чуть трусливее, а значит - люби себя беспредельно, и потому не сомневайся в своей абсолютной ценности, - были бы живы и сегодня.

...

Я трус, и я жив. Я сомневаюсь в себе, но моим сомнениям далеко до оголенных нервов Леннона и Болана, они, так сказать, были сплетены из другого материала. Помните песню Джона "Бог", где он перечислил целую кучу знаменитостей, включая самих битлов, и концепций, в которые он не верил? И только в конце он солгал, что верит в себя. И в Йоко Оно. Почему солгал? Это не столь важно. Важно как и когда он это сделал. А эта трогательная ложь прозвучала в 1970 году, когда дело всей его жизни - хотя он всю оставшуюся жизнь уверял всех, что это не так, - The Beatles распались, и у него не осталось ничего, что привязывало бы его к жизни. И он придумал себе великую любовь. В которую заставил поверить весь мир. Жалкий трус на его месте вымел бы железной метлой всех сомневающихся и недовольных, призвал бы под знамена Битлз любых, самых лучших из самых лучших, и правил бы миром до сих пор. Миром, который валялся бы у него в ногах. Правда, мир и так там и стонет в экстазе, но Джону-то что до этого? А то, как и все мы, уверенные в себе сытые трусы, любовался бы собственным памятником при жизни.Как человек, немного рисующий и даже зарабатывающий на своей мазне кое-какие деньги, я интересуюсь событиями, происходящими в мире живописи. Вообще-то, там давно ничего не происходит, если не считать пошлых аукционов, к которым я, собственно, и клоню. На одном из последних "Сотбис" или "Кристи", точно не помню, за рекордную сумму загнали Гогена. Думаю, за одну тысячную той суммы Гоген прилично обустроил бы свою личную жизнь даже сегодня. Но если бы Гоген сумел обустроить свою жизнь в те времена, если бы Гоген умел зарабатывать деньги, его, вероятно, звали бы как-нибудь по-другому, и сегодня это имя ничего никому не сказало бы. А все это я говорю в мелкой, а потому гаденькой попытке самобичевания: все мы, сегодняшние, кому рукоплещут толпы и широко открывают двери любые банки мира (а широко они их открывают потому, что в стандартный проем наши телеги с деньгами уже не проходят), - все мы ни черта не стоим. Это не значит, что создатели всего великого и вечного обязаны удаляться в вечность по мере завершения процесса созидания. Это, к сожалению, значит, что мы по-прежнему не в состоянии распознать творца при жизни. С точки зрения обывателя, такое положение дел очень даже удобно: нетленное произведение обществу ничего не стоит, им можно восхищаться практически даром, автора даже лишать жизни насильственно не требуется - сам с голодухи сдохнет.

Не может же быть так, чтобы гения при жизни можно было вычислить по печати сомнения на его одухотворенном челе? А почему, собственно, нет? Если музыкант после двух "платиновых" альбомов или художник, продав свои первые картинки за пару миллионов долларов, сделают "шаг в сторону" или даже назад, и их следующие работы назовут "бездарным экспериментом", - не есть ли это свидетельство того, что авторов следует занести в "тревожный список"? А может, гения надо отловить на еще более ранней стадии, пока он не успел заработать первый миллион, записать первый "золотой" сингл, взять неберущуюся ноту?

Припудривая синяки под глазами после неправедно проведенной ночи и засыпая днем посреди наскучившего танца пузырьков шампанского, что по триста долларов за бокал, легко изображать раскаяние в собственном благополучии и, сыто икая, требовать суда над собой, и чтобы приговор немедленно. Прямо здесь, в гостиной, на диване, что урвал на том же "Сотбис", который будто бы вмещал в себя то ли Вольтера, то ли Пресли. Но пусть мне уже никто не верит, но я иногда тоскую по каморке под лестницей, где в зеркале для бритья у меня были совсем другие глаза. Я сегодня смотрю на свои старые фотографии, и мне кажется, что тогда мои глаза были очень похожи на глаза Джона Леннона. И если это уже не комплекс неполноценности, а мания величия, мне все равно больше нечего сказать самому себе. И уже давно.